— Ирина Александровна, несмотря на то, что в массовом сознании Украина по-прежнему не заграница, номинально вы все же поэт русского зарубежья со всеми вытекающими последствиями. Скажите, как себя чувствует русскоязычная поэзия в вашей стране?
— Это сложный вопрос. После Перестройки все украинцы стали жаловаться на то, что притесняли и ущемляли их культуру и язык, но на самом деле это большое преувеличение. Потому что в любом украинском издательстве всегда лишь 25% книг выходило на русском, а все остальное — на украинском. Поэтому, если объективно, можно сказать, что у русских писателей на Украине было униженное состояние.
— А субъективно, лично ваше ощущение?
—Когда произошла Перестройка, были по-настоящему печальные вещи, лично для меня. Мы в Союзе писателей Харькова очень дружили и находили друг друга не по принципу языка, а по общности художественных интересов и близости духа. Русских и украинцев было примерно 50 на 50 в то время. Но когда распался Советский союз, а с ним и Союз писателей, дружба стала рушиться, и это было очень неприятно. В тот момент и оказалось важно, на каком языке ты пишешь и титульная ли ты нация. И эта отчужденность существует до сих пор, хотя она и стала сглаживаться. Получилось, что государство Украина не признало своими писателей и поэтов, пишущих на русском языке. Например, у нас есть государственная литературная премия имени Шевченко, которая дается только тем, кто пишет на украинском языке. Это, конечно, несправедливо, причем так считаю не только я, но и мои украинские друзья тоже.
С другой стороны, когда появился интернет, все границы сгладились. Мне кажется, что войны между культурами и литературами априори быть не может. Все это имеет отношение только к политике и человеческим отношениям. Существование Толстого не могло мешать Гоголю, как и существование Чехова — Ивану Франко. Такие банальности и повторять-то как-то неловко, и тем не менее иногда приходится.
— Как проросло в вас поэтическое зерно?
Войны между культурами и литературами априори быть не может. Все это имеет отношение только к политике и человеческим отношениям. Существование Толстого не могло мешать Гоголю, как и существование Чехова Ивану Франко.
— Это довольно трудно определить. Потому что стихи, если их можно назвать стихами, я начала писать совсем в детстве. Я родилась в Харькове, потом, поскольку отец был военным, мы переехали в Петербург, а после долгое время жили в Белоруссии. Меня научили читать, когда мне было пять лет, и я читала все, что попадалось мне на глаза. В школе появилось желание рифмовать, и постепенно все это развилось. Первая книжка у меня вышла, когда мне было 19 лет. И получилось, что я была, как это ни смешно, самым молодым членом Союза писателей СССР, потому что, когда меня приняли, мне еще не было 22 лет. Притом что в то время в Харьковской писательской организации средний возраст был 65 лет. Но этот факт ничего мне не дал, и это сознание никак меня не возвысило, ни в собственных глазах, ни в чьих других.
— А дальше?
— В 16 лет я поступила в Харьковский университет на филфак, проучилась там два года, но мне почему-то было безмерно скучно. Сухой академизм, история КПСС, очень много языка и мало литературы. Я всегда хотела поступить в Литературный институт, еще с 10 класса посылала стихи на конкурс, но тогда они не прошли. А потом я еще раз отправила стихи, и меня пригласили сдавать экзамены. Забрала документы из Харьковского университета, приехала в Москву, поступила и благополучно его окончила.
— Не было у вас желания остаться в Москве после окончания Литинститута, ведь литературный процесс создается именно там. Несмотря на интернет и все остальное?
А мне кажется, что литпроцесс творится везде. Там просто происходит назначение каких-то лидеров в определенных группах этого самого литпроцесса. Но между тем, если вы заметили, эти лидеры очень быстро появляются и так же быстро потом исчезают. Но посмотрите на поэтов, которые приглашены на Фестиваль поэзии на Байкале в этом году. Для того чтобы писать такие замечательные стихи, Маше Марковой не нужно жить в Москве. Я даже думаю, ей было бы хуже там. И таких примеров очень много. Алексей Остудин — из Казани, Александр Кабанов живет в Киеве, а между тем все они непосредственные участники литературного процесса, не остающиеся за бортом. В Москве просто большее количество вечеров, каких-то совместных мероприятий, презентаций и всего прочего. Но мне было бы сложно там, потому что я человек абсолютно не тусовочный.
— В таком случае вы, наверное, сильно устали от Фестиваля поэзии на Байкале, который в этом году как раз собрал очень много авторов.
— Как раз этот фестиваль мне кажется совершенно домашним. Он мне напоминает наш фестиваль, который мы проводим в Харькове — Чичибабинские чтения, посвященный поэту Борису Чичибабину. Мы тоже приглашаем поэтов, которые нам нравятся, селим их в гостинице, кормим и устраиваем им вечера. И надо сказать, что у нас тоже, к счастью, собирается очень много людей. И точно так же, как был заполнен Драматический театр имени Охлопкова, во время гала-концерта заполняется Харьковский кукольный театр, несмотря на то что наш фестиваль проводится в феврале, когда бывают очень сильные морозы. А у вас фестиваль просто замечательный, я давно хотела сюда попасть. Доброжелательная атмосфера, хорошая организация и окружавшие меня поэты — все сложилось просто замечательно.
— Сегодня в России проводится, без преувеличения, много литературных фестивалей, почти в каждом крупном городе есть что-то свое. Как вы оцениваете это движение?
— Фестивали бывают очень разные. Кто-то делает свой фестиваль в формате тусовки поэтов, где авторы читают друг другу. Но это тоже хорошо, когда поэты могут перезнакомиться друг с другом, завязать какие-то связи и дружбу. Наш фестиваль, как и ваш, иркутский, существует по другому принципу: нам кажется важным, чтобы люди, любящие стихи, послушали хороших поэтов. Это абсолютно альтруистическая задача. В Украину, надо сказать, вообще приходит крайне мало поэтических книг, вышедших в России. Поэтому очень важно, что поэты приезжают и сами читают свои стихи. В этом есть рациональное зерно. И ведь поэтам тоже интересно не только то, как слушают их собратья, но и как их вообще воспринимают люди. Пусть будет много фестивалей, самых разных. Какие-то рано или поздно начинают себя исчерпывать, появляются новые, и это нормально.
— А как вы относитесь к тому, что у нас и поэтов становится все больше?
— Тут нельзя путать. Пишущих становится действительно много. А поэтов больше не становится. И у нас в Харькове есть масса людей, которые хотят выступить на фестивале, и нам приходится им отказывать. И мы тоже, как и на фестивале в Иркутске, делаем в последние годы свободные чтения, где могут выступить все желающие в режиме свободного микрофона. Проводим мы и мастер-классы. Но что меня поражает больше всего: сегодняшние молодые не читают вообще ничего. И самое главное, что они и не собираются читать. Не хотят. И им бывает очень сложно объяснить, чего не хватает их стихам, потому что у них нет планки, точки отсчета. Вот это всеобщее понижение уровня меня очень беспокоит. И это касается не только качества самих текстов: неверное ударение, грамматические и орфографические ошибки, неправильное упоминание великих имен и так далее и тому подобное. Тотальная безграмотность пишущих людей — не станем их называть обидным словом «графоманы» — это, конечно, достижение последних десятилетий. Раньше я с этим в такой степени не сталкивалась. Когда наши люди, какие-нибудь замечательные поэты, придут к власти и станут, если не президентами, то хотя бы министрами культуры и образования, я думаю, надежда на исправление этой ситуации у нас появится, а пока спасение утопающих — дело рук… и далее по тексту.